Поселок Дубовский находится на левом берегу Волги, ниже по течению от городка Козьмодемьянска. Сейчас это выселок, попавший под зону затопления Чебоксарской ГЭС (Гидроэлектростанция — электростанция, в качестве источника энергии использующая энергию водного потока). Когда-то это был большой жд узел и культурный центр, так как Дубовский являлся поселком городского типа.
Фото: Александр Токарев.
В 1-ые годы опосля прихода волжской воды в дубовые леса и луга у каждой рыбацкой лунки лежали килограммовые обмакни и плотва, также щуки весом по 10–15 кг. Рыбалка тут была отменная. Щуку и прочую рыбу мы ловили прямо в лесу, нередко здесь же, на льду, и ночуя.
Не так издавна мы добирались сюда в единственном жд вагоне, который тянул небольшой пыхтящий тепловозик, а просто «мотовоз». Он развозил рабочих леспромхоза, но брал и рыбаков.
Сейчас это местечко — поселение дачников, рыбаков и романтиков, за бесценок купивших дома обитателей, переселенных в остальные места, — именуют по наименованию станции: Дубовая.
Нужно сказать, пребывание тут «новичков» зависит от того, будут ли подымать уровень Чебоксарского водохранилища до наибольшей отметки либо нет, ведь при следующем подъеме воды «Нью-Дубовая» пропадет с лица земли совсем.
ПЕРВОЛЕДЬЕ НА ДУБОВОЙ
В три денька остекленели, покрылись гулким ледком протоки и заливы у пристани Дубовой. Черным казался прозрачный юный лед над коряжистыми ямами, а на отмелях лежал он чисто и светло. Брызгали из-под него в различные стороны красноперые полосатые окуньки и плотвички-сороги, проницательные к усмотрительным шагам первого рыболова.
Ясная погода стояла некоторое количество дней, а позже на неокрепший еще лед, на багрянец ранешних морозов свалилась с неба реальная зимняя метель.
Проклиная все в мире, месим мы километры рыхловатого снега. Тут они немереные. Путь проверяем пешней. Лед, чудилось, крепкий, однородный, толще восьми см, но вот вышли к островам, и пешня опосля легкого удара так же просто скользнула вниз. Промоина. Осторожно обходим страшный участок.
Денек проходит в поисках маленькой рыбешки — живцов. А когда сереет небо, отыскиваем крышу над головой.
Ночуем в землянке — они есть практически на любом полуострове. Гудит печурка, краснея раскаленными жестяными боками. В оконце, затянутое пленкой, глядит лунная ночь (то есть темное время суток). Означает, завтра прояснит, подморозит. Кое-где в протоках ухает ломаной трещинкой лед. Мягко дремлется-спится в тепле землянки, логове лешака.
Поутру выставляем жерлицы, обживляя их в главном колющимися сопливыми ершами за неимением другого живца. А вот и 1-ый подъем красного флага. Катушка жерлицы шевелится и начинает медлительно вертеться. Опосля подсечки из лунки выползает красноперый окунище с полкило. Шлепая брезгливо выпяченными губками, он вертится на инистой крошке.
1-ая прекрасная и суровая рыба! А когда распогодилось, на мормышку и блесну стали попадаться окуни-окунишки и серебристая сорога.
Щучьи выходы начались часам к 10. Щука брала некрупная, до 2-ух кг, но быстра она была по-осеннему. Сходу опосля подъема флага катушка, сделав несколько оборотов, начинала неистово раскручиваться. Здесь не зевай, по другому быть твоей снасти в коряжнике.
Не подвел 1-ый лед, стал праздничком и в сей раз.
Фото: Александр Токарев.
Утром уходим в протоку меж островами. У жерлиц остается Володя стеречь хватку. Он не любитель ходовой ловли. Предпочитает посидеть у снастей, смотря в небо, пуская дым, философствуя и нерасторопно дергая временами мелюзгу, пригодную на живца.
Но чуть зажигается флаг нужно льдом, куда лишь девается его неторопливость! Володя несется к жерлице, взметая снег, и уши его офицерской шапки хлопают по плечам, будто бы у спаниеля.
Мы с Сергеем решаем выискать окуня. Перебегаем через полуостров по просеке — летнему лодочному переволоку. По данной же просеке еще потемну с треском и смехом прошла радостная компания, разумеется, прочно «позавтракавшая» на берегу.
В сторону от тропы отходят свежепротоптанные кривые ходы по некрепкой целине. Где-то темнеют примятые «лежки», очевидно не заячьи. Отдыхали, видимо, ребята, в решето избурили площадку льда у позеленевшей коряги, торчащей среди протоки, провалились несколько раз в промоины, оставив темные дымящиеся полыньи, а позже ушли куда-то или рыбу находить, или приключения…
Мы сначала блесним на готовых лунках. Но, похоже, пространство засвечено, не берет. Сергей бурит на середине протоки, а я ухожу к обрывистому берегу.
Тут поглубже. Лед под обрывом имеет собственный набросок: от темного пятна в центре расползаются по спирали круги-разводы. Разумеется, тут оборотное течение. Вода прогуливалась кругом, а позже с морозами так и застыла. Я смело шагаю в центр этого водоворота и… замираю на месте.
Лед под ногами трещит и прогибается. Выступает вода. Пешня практически без удара проваливается вглубь. Э, да здесь толщина льда не наиболее 3-х см! Еще мало — и купаться мне в ледяной купели. Это мы уже проходили. Не дыша, скользящими шагами иду вспять, а вослед бегут трещинкы, догоняет вода. Сергей лицезреет мои маневры.
— Ты что крадешься? – орет.
— Рыбу не желаю пугать, тут ее немерено. Вот, прямо подо мной, о лед бьется!
— Привет ей передавай! Будешь тонуть — вытаскивать не буду!
Сергей, посмеиваясь, шагает по протоке, смотря в мою сторону, и вдруг плавненько куда-то опускается. Лишь голова чернеет над сероватой гладью. Осторожно подбираюсь к нему, готовя шнур с тяжеленной гайкой на конце. Но товарищ, фыркая и памятуя местную шишигу со всеми водяными и его близкими и далекими родственниками, выползает на лед сам.
— Как водичка? — бодро спрашиваю и на всякий вариант берегу нос: мне почему-либо не нравятся Серегины глаза.
Скоро на полуострове полыхает пожар. По-другому не именовать кострище, который запалил товарищ. От Сергея клубами валит пар. Я копаюсь в ранце и, взобравшись на полуостров, отдаю Сергею фляжку.
— На, погрейся! Лишь не делай из водки культа. Денек впереди, еще не раз, может, искупаемся.
— Плавали — знаем!
— Я лицезрел, как ты плавал…
Вослед мне летит корявый пенек.
Я устраиваюсь на середине протоки у топляка, торчащего во льду, будто бы крокодил. Бурю сходу две лунки. В одну опускаю мотыля на медном глазке, а в иной полощу желтоватую блесенку с бусинкой на крючке.
Ввысь-вниз, ко дну, пауза. Снова ввысь. Поднять не успеваю. Леска становится тяжелее и упирается. Из лунки выползает ощетинившийся окунь в полторы ладошки. Сбрасываю его на лед и опять в азарте опускаю блесну в лунку. Она уходит в сторону и, не успев тормознуть, опять попадает в чью-то скупую пасть. Пошло!
Про удочку с мотылем забываю. А напрасно. Только когда она ныряет в лунку, хватаю снасть. На крючке-заглотыше, подвязанном выше мормышки, бьется большая сорога. Наживляю мотыля, опускаю тандем из мормышки с крючком под лед и опять берусь за удильник-блеснилку.
Фото: Александр Токарев.
Обманка уходит в лунку, и я выдергиваю ее, делая паузы секунды по три-четыре в нижнем положении. Стайка, видимо, отошла, пока я с сорогой возился. Но все равно упорно машу удильником. Подойдет полосатый!
Кивок содрогается, и на леске виснет что-то вялое и тяжелое. Вываживаю и беру рукою. На льду тяжело бьется еще наиболее большая сорога. На скоромное потянуло лицемерку-вегетарианку! Это, естественно, не новость, что большая белоснежная рыба хватает блесну, но на льду это у меня в первый раз.
Засеклась рыбина не багрением, а по всем правилам, заглотив блесну чуток ли не до жабр…
Увлекшись ловлей, я ничего не лицезрел и не слышал. А меж тем со стороны острова раздался треск. Это морж Серега, так и не просохнув, ломился через кустики на лед. От него за километр разило водкой, пар валил, кажется, изо всех отверстий, а из ноздрей, как мне привиделось, вылетал огнь.
Глаза смотрели в различные стороны. А еще мне причудилось, что рядом завизжал бензиновый ледобур. В момент я оказался в кольце двойного ряда лунок. Даже под моим стульчиком чернела дырка…
— Он без меня окуней, ах-ха! Ох-хо! Да я… На данный момент-сейчас! — мучился Серега.
А я с тоской вспомянул старенькое правило: когда обурят, то уже не изловить ни тому, кто обурил, ни тому, кого обурили.
Но окунь тоже, видимо, был навеселе и хватал как мою блесну, так и Серегину…
К вечеру в протоке показалась невеселая процессия, напоминающая пленных наполеоновских кирасир на Старенькой Смоленской дороге. Спотыкаясь, они брели по льду, пугливо озираясь и ощупывая лед. Сухих в процессии не наблюдалось.
Это была знакомая «радостная» компания…
ИЗБАЛОВАННЫЕ СУДАКИ
Сейчас мы едем на Дубовую за судаком. На таковой рыбалке я не был издавна, и по слухам почти все в ней поменялось.
Если ранее судаки и берши скупо хватали обыденные «нагие» блесны из мельхиора и латуни, то сейчас они совсем избаловались и без подсадки резаной тюльки глядеть не желают на самую драгоценную обманку.
Не считая того, продвинутые рыболовы-снобы, вооруженные всей электроникой мира и пересевшие на снегоходы, совершенно попортили доверчивую и просто внушаемую рыбу, вбив в ее колющуюся голову привычку замечать лишь приманки с флуоресцентным покрытием.
Ранее-то что, судак наиболее остроглазый был? Ведь как-то лицезрел он в самой глуби неказистые самоделки из мельхиора, напаянного поверх свинца, а сейчас и на 5 метрах без очков не замечает самую серебряную из серебряных приманок…
Фото: Александр Токарев.
Недозволено сказать, что я совершенно не подготовился к современной рыбалке. Купил «шведские прыщи» (уж вот вправду прыщи на заднем месте, если прикинуть средства, отданные за их), также «адмиралов», светящихся так, как будто на их корабль было совершено ядерное нападение.
При этом «адмиралы» были 2-ух видов: российские, с глазом у хвоста, и китайские, с глазом на месте. И мормышки были приобретены также светящиеся.
Итак, мы выгружаемся и тащим за собой волокуши, будто бы балансируя над темной пучиной, когда под нами раскрывается яма. На желтоватых песочных отмелях из-под ног брызгают врассыпную полосатые «матросики». А когда выходим на начальную линию, где глубина за 10 метров, то пучина под ногами становится чернее темного.
И хотя лед уже надежный, около 6–9 см, на душе как-то некомфортно от зияющей под ногами вселенной. И как-то удивительно созидать баржи, которые идут по судовому ходу, когда лед сковал, на 1-ый взор, всю Волгу от берега до берега. Но фарватер, видимо, еще открыт…
На месте выясняется, что и судаку и бершу до лампочки все мои «адмиралы» и «прыщи». Сейчас балованный «рыб» выбирает японские деликатесы в виде балансира и свежайшей рыбы, где роль суши исполняет та же несчастная тюлька. При этом тюлька цепляется лишь на нижний тройник.
Но у меня нет этих балансиров, и я скучаю до того времени, пока товарищ по рыбалке не делится со мной. Правда, как выясняется, и на «японца» судаки и берши берут, если на балансире наклеены светоотражающие полосы. Вот до что попортили рыбу!
Так что выделенный мне напрокат балансир не работает в полную силу. Но худо-бедно, а без рыбы я не остаюсь. Как оказывается, в этот денек всюду судак и берш больше шалили, чем ловились. И разумеется, предпосылкой тому послужил прозрачный, как стекло, лед и броский солнечный денек.
Позже, уже в декабрьские рыбалки, когда и лед был толстый, и снега на нем намело, выезды за судаком стали наиболее действенными.
ЛЕДОБУР НА 180
Были когда-то времена, имя которым «пир во время чумы». Волжская вода, подпертая плотиной Чебоксарской ГЭС (Гидроэлектростанция — электростанция, в качестве источника энергии использующая энергию водного потока), хлынула скупо на луговые раздолья, пришла в заброшенные выселки-деревеньки, покрыла кладбища с рассохшимися крестами, забурлила в березняках и тормознула только под крутоярами, ставшими сейчас волжскими берегами.
С данной скупой водой, сочно лижущей новейшие берега, настолько же скупо вышла на бывшие луга всякая рыба. Тут было много корма для белотелой сороги, желтоглазого язя, уклейки, а означает, для хоть какого хищника, который не избегает мелководья.
Тогда и никого не поражали лежащие у лунок килограммовые сороги и обмакни, восьми- и десятикилограммовые щуки. Бывало, и пудовая сядет на тройник жерлицы. Славные были времена для рыболовов, не виновных, естественно, в том, что из Волги сделали водохранилище.
Выпало и нам с Андреем побывать на этом «пиру». Так как мы с товарищем в этих местах ранее не бывали, то обустроены были, как и подобает речным и прудовым рыбакам, «малявочникам»: тонюсенькие лески, как тогда дозволяло клинское создание, бур-коловорот на 100, багорик из проволочки, мормышки-глазки.
Грозная волжская рыба разгромила наши снасти в один момент, и уже к последующей рыбалке мы подготовились основательно и вышли к месту азартно-уверенные в собственных силах. А местом была кромка затопленного леса, за которой начинались глубины до 10 метров.
Солнце еще мутнело за березняками и дубами, вмерзшими в лед. Заспанно-хрипло каркало воронье на лесных полянах, шуршал снег под нашими «химчулками». В конце концов мы на месте.
Фото: Александр Токарев.
— Бурим?
— Давай!
Глубина 6 метров. И течение есть, хоть и несильное. Для мормышек с горошину полностью приемлимо, хоть время от времени и поднимает со дна. Насадка рядовая — мотыль.
Мормышка с мочкой развевающихся мотылей юркает в лунку, но до дна не успевает дойти. Будто бы натыкается на что-то. И это «что-то» вдруг тяжело пригибает удильник. Есть! Подтягиваю упругую тяжесть, но сдаю рыбе леску назад. Снова наверх, мучительно, с гримасой на лице и холодеющей душой кое-где в животике…
— Ты что там? — поднимается с ящика Андрей.
— Багор, багор, Андрюха!
Шуршит снег под ногами товарища. И он плюхается уже рядом.
— Что там?
— Поднять не могу. Все, пошла вроде. На данный момент возьмем…
Но рыба встает в лунке — глупо и враспор. Ни туда ни сюда. Сую руку в лунку и нащупываю понизу лишь краешек скользкого и прохладного рыла.
— Багром давай!
Но из лунки мы выдергиваем лишь голову огромного леща…
В тот денек мы обезглавили несколько таковых рыбин, позже разругались, плюнули, выпили и уехали домой.
И с того времени постоянно и на всякую рыбалку волочём мы на для себя томные буры на 180, высверливающие во льду такие скважины. И высверлив по два 10-ка схожих «лунок», падаем на лед и скупо пьем воду прямо из их, а от наших голов парит, как в бане.
Но мы твердо знаем, что сейчас не уйдет от нас ни заговоренный лещ на два с полтиной, ни щука на двенадцать кило, пуд…
