Не веруйте, если для вас вдруг начинают гласить, что нужно почаще глядеть в паспорт. Что пенсию напрасно не дают, что поезд ушел… Это произойдет лишь тогда, когда вы сами подадите сигнал «машинисту» и сделаете отмашку.
Фото создателя
Идите в лес, на природу, общайтесь с ней. Разводите костры, говорите с речкой. Слушайте пение птиц, ловите запахи грибов, дышите ими. Встречайте рассветы и провожайте закаты. Не останавливайтесь! Ищущий да обрящет!
Жизнь у всякого из нас своя. Она весьма различная, невзирая на кажущуюся повседневность, но в ней столько всего, что почаще всего жизни данной для нас как раз и не хватает. Может оттого что так устроен мир, а может, конкретно поэтому, что распорядиться ею мы не способен, не успеваем либо даже не умеем. Нет запасного пути либо аэродрома. Откладываем на позже, надеясь, что это позже обязательно непременно будет, тотчас слепо в это веря.
Время неумолимо в собственном течении. Оно дарует и конфискует. Несет плавненько и швыряет о неминуемое. Время от времени стихает, вынося в тихие размеренные заводи, где на широких круглых листьях кувшинок умиротворенно посиживают, греясь на солнышке, стрекозы и вертятся золотобокие лини в травке у самого берега. Туда, где на воде мама утка, приведя собственный подросший выводок, дает ему крайние уроки.
Где, застыв, как изваяние, караулит задремавшую рыбешку цапля. И щука туда же, когда вдруг ударив, эту мелочь разгонит. Туда, где ондатра, подновляя свою хатку, плывет и тащит стволы рогоза, оставляя за собой длинноватые водяные усы.
Там же, недалеко от ног твоих, повизгивая время от времени от нетерпения, царапнув лапой по голенищу болотников, оборачиваясь на чуток занимающуюся утреннюю зарю с мольбой в очах, глядит на тебя ОН. И ты с трепетом и тихой радостью зависаешь в этом временном пространстве и принадлежишь лишь ему.
А позже, вроде бы очнувшись, повесив поудобнее ружьецо на плече, почему-либо шепотом, выдыхаешь: «Пора!» И уже не идешь, осторожно ступая, и даже не скользишь по влажной от сырости и росы осоке. Это сообразно некоему состоянию невесомости, ты вроде бы паришь по-над землей, предвкушая то, что тебя ожидает. А он впереди также стелется через высшую травку, начавшую светлеть от появляющегося над горизонтом солнышка.
Конкретно таковым было наше время. Звали это время — охота. А уж сколько их было! Тогда и даже на мозг не могло придти, что это может когда-нибудь окончиться…
И вот сейчас, похоже, это все-же вышло. Сознание твое не может, не желает мириться, к этому не вышло быть готовым.
Даже крайнее посещение ветврача, конкретно со словами вослед — «готовьтесь», не воспринималось, отторгалось. Сказано это было опосля осмотра Алана будничным тоном, практически с безразличием.
Выйдя из ветлечебницы, отстегивая поводок, я посмотрел на собаку, и мне показалось, что она тоже сообразила смысл произнесенного. Замешкавшись, я некое время не открывал заднюю дверь, чтоб посодействовать Алану взобраться на сиденье.
Прошло наиболее полугода. Срок невелик и громаден сразу. Просто ранее мы жили ожиданиями от 1-го открытия охоты до другого и вели собственный счет времени. Повсевременно находились и были открыты друг перед другом, были рядом. Охотились, жили, прогуливались купаться, недужили…
Тогда и приходилось вставать по нескольку раз за ночь (то есть темное время суток) и выводить на улицу. В особенности тяжело давалась ему крайняя зима. Тихонько передвигаясь, Алан подступал к калитке, за которой был наш огородик, и, отыскивая под снегом одному ему ведомую траву на межах, принимался ее есть.
Это не попросту, как может показаться, собраться сейчас и пойти в лес. В особенности с ружьем, ставшим сейчас практически бесполезным. Что-то выпало из данной для нас жизни, где охотиться было привычнее, нежели дышать, что-то надломилось, если не порвалось совершенно. Там, вне дома, практически все осталось как и раньше.
Так же знакома любая кочка, любой куст. Разве что он чуток разросся да рядом возникла крошечная сосенка и начинает тянуться ввысь. Так же неторопливо, ничего не меняя, течет маленькая речушка Ветьма, те же некошеные луга. Ну и солнце так же палит к полудню.
Фотоаппарат не поменяет общения с теми, с кем было прожито, исхожено, потеряно и добыто, пережито практически четверть века. Не отразит сущности, не покажет настоящих отношений. Не сможет выкрутить душу навыворот, все это остается вроде бы кое-где там, за кадром. Зато оставит и сохранит память.
И хотя он просто запечатлевает, остальное мы доделываем сами в меру собственных восприятий. Любой по-своему, всяк на собственный лад. Лишь вот краса не подлежит дискуссии, она вне его. И все в той жизни, что мы прожили совместно, и которая звалась охотой, было прекрасно. Поверьте мне.
Была удовлетворенность общения, любования работой легавой в поле. И чудилось, что небо над головой, туманы над лугами, даже надвигающаяся тучка и вся обозримая окрестность рады нам.
Осталась память и светлая струящаяся грусть.
