Подминая сапогами сухую губку зеленовато-дымчатого оленего моха и хрустя каменой крошкой обнажившегося скальника, мы просто поднялись с дороги на отлогий перевал, обрывающийся с иной стороны крутым каменистым спуском. Понизу, серебрясь и играя в лучах высоко поднявшегося солнца, журча на перекатах, бойко бежал ручей, соединяя извивающейся жилкой два широких горных озера. За ручьём, ржаво-желтым редколесьем кривых, изверченных ветрами и стужей субарктических берёз, рыжеватыми пятнами верховых болотин, мозаикой лишайников, мхов и ягодников, с разбросанными по ним, будто бы в кавардаке, каменными глыбами, уходила вдаль пестрым ковром тундра, то лениво поднимаясь покатыми взгорьями, то разбегаясь долинами с голубыми блюдцами озерков и прудов. По лазуревому небу, такому же бескрайнему, как земля под ним, ползли редчайшие растрёпанные барашки кучевых туч. Август на излёте ещё веселил гостей Кольского полуострова неплохой погодой.
Нас было двое. Точнее, четыре - если считать с парой курцхааров, без которых наше пребывание в этом заполярном крае не имело бы никакого смысла. Ведь мы приехали сюда на охоту. Охоту на белоснежную куропатку.
Товарищ, закинув за плечо родовой «Меркель», стоял на уступе, всматриваясь куда-то за озера, где тяжело подползающая к небу сопка с лысыми склонами, затянутыми светлыми лысинами оленьего мха, так и не дотянувшись до туч, грузно оседала вниз, в заросшую кургузым деревцами седловину. Его четырехлетний поджарый Гай, послушливо стоя у ноги, чутко ждал команды владельца.
- Лёш, давай перейдем на другую сторону и возьмём вон тот березняк, тянущийся на несколько км вдоль ручья? А встретимся у подножья сопки, что ты так внимательно изучаешь? Судя по космоснимкам, там по распадку можно перейти в последующую равнину...
На том и порешили.
Обнаружив брод, перебрались через бурлящий гулкий поток, прочно обнимающий за болотники ледяным хватом, норовящий сбить с ног, утащить вниз резвым течением.
Разошлись. Ноги проваливаются по лодыжку в покладистые кочки черничника, путаются в стелящихся по земле и камням кустах толокнянки, играющей на солнце рубиновой ягодой. Кругом, куда ни взгляни, везде грибы-подосиновики. Здоровые, приземистые, шляпкой с чайное блюдце, прочные, налитые. Да не один-другой, а всюду, россыпью. Собирай, покуда есть куда. Вот, где раздолье нашему городскому брату, радостному и подмосковной сыроежке! Кривыми узловатыми стволами, растопырив сучковатые тонкие ветки, тянется к небу редчайшим садом северный березняк. Мой курцхаар Цуна, то на неповоротливом галопе, то рысью, деловито обшаривает этот маленький заполярный лес.
С полчаса идём. Пусто. Ни птицы, ни зверька. Лишь блеснёт во мху медным донцем стреляная гильза. Тут до дороги не далековато, места нахоженные. Нужно далее в тундру забирать.
Отвернул круто на право, к виднеющейся вдали гряде бугров. Березняк скоро кончился, и я вышел на край болотистой низинки. Ковер воронки с черникой, выползающий из березового криволесья, плавненько сменился полярной ветлой и дереном, облюбовавшими крепкий кочкарник, от которого тот набух рыхловатыми вздутыми шарами. Местами, над маленьким кустарником, вздымались сероватыми горбами-спинами испещренные кляксами мха и плесени здоровые камни, то покатые и плоские, то угловато-острые, будто бы надсеченные ударом огромного топора. Подальше вниз кустарничек редел, уступая пространство водянистой желтоватой траве, через которую проглядывалась болотная хлябь. За ней, чуть уловимо слуху, бежал по камням ручей…
Цунка прихватила выводок ещё в березняке. Осеклась, развернулась по ветру и, высоко подняв нос, потянула к болотцу. Сначала решительно, но чем далее, тем осторожней, вкрадчивей, заскользила на проницательных потяжках, будто бы кошка, скрадывающая мышь. На мысочках, по ниточке поплыла по низинке, прямиком к источнику притягивающего аромата. Всё! Стала. Верно, правильно, вытянувшись в струнку.
Я проверил, заряжено ли ружьё и, проваливаясь в кочках, спотыкаясь и чертыхаясь, заспешил к легавой. Неуж-то на данный момент начнётся!
Вижу по собаке, что птица близко. Оттопыренный хвостик слегка подрагивает, маленькая дрожь бьёт по худеньким, с выпирающими рёбрами, бокам, взор не то затуманен азартом, не то целеустремленно воткнут куда-то за бугорок, затянутый стелящейся по земле игловатой шикшей-водянкой с бусинами темных ягод. Ружьё на изготовку. «Ну, давай, финансово накладная моя - вперёд!»
Кочки шикшёвника взрываются гулким взлетом 10-ка охристо-белых птиц. Выводок разом поднялся на крыло, рассыпался над болотиной пестрым веером. Стремительно вскинувшись, успешно выбиваю дуплетом пару. Послушливо сложив крылья, куропатки падают куда-то в зеленоватый кочкарник. Легавая стремительно находит и подает битых птиц. Вот она, давно ожидаемая белоснежная куропатка Кольского! Сколько лет я ожидал, чтоб опять подержать в руке священную дичь, полюбоваться красотой пера данной нам северной птицы. Подстрелил я юных, лишь переодевшихся в осенний наряд, куропаток. Не чета нашим сероватым, птицы эти еще крупнее, размером с тетеревенка. Голова и шейка покрыты заржавелым, с темными пестринами, пером, точь в точь, как у копалухи, а брюшко и крылья выкрашены в снежно-белый цвет. Лохматые лапки по коготки закрыты лохматыми маленькими белоснежными перышками. А матерый куропач ещё привлекательнее и больше по размеру будет. Голова, шейка и часть спины кирпично-коричневые, от что наряд его, контрастируя с белой грудью и брюшком, кажется ярче и пестрее. Над глазом узкой полосой пылает красноватая бровь. Если повезёт, добудем и такового!
Заботливо убрав птиц в притороченную к ранцу сетку, продолжаю охоту. Приметив, что несколько куропаток, отколовшись от своры, отлетела метров на 70 и спланировала на склон, поросший редчайшей березой и водянистыми кустами сизой ветлы, топаем туда. Забираем ещё одну птицу. Всё, с этого выводка хватит. Попылили далее…
За низиной находим ручей, что звенел нам ещё от березового леска. Меленький, но бойкий, проточил он для себя дорожку через скальник и расселины, извиваясь и журча посреди выдавленных на поверхность землей каменюк. Вода в нём прозрачная, незапятнанная, ни какой иной я вкуснее не пробовал.
Довел ручей нас до маленького озерка. У переката из-под бережка поднялась тройка чирят. 1-го подбил, да ошибочно, только за крыло зацепил, подранка сделал. Но Цунка своё дело понимает. Бултыхнулась с разбегу в прохладную воду, вымучила, выловила беднягу, норовившего поднырнуть и удрать неприметно.
Невдали слышны хлопки выстрелов. Это Лёша. Видно, тоже нашёл выводок. Что все-таки, не буду мешать, заберу правее к склону сопки, за которой условились повстречаться.
Снова попали в северный сад низких, чахлых берёзок. Под ногами сплошь мхи, да ягодники. Ни куста, ни куртинки травки. Где тут птице спрятаться? Но вот повыше, за осколками скал, метрах в восьмидесяти, запищал бипер. Запищал и смолк. Скинув с плеча ружьё, тороплюсь поглядеть, в чём там дело. За белесыми стволами деревцов показалась легавая. Плывёт на потяжках, то приостановится, замерев в стойке, то опять вперед продвинется. Видно, птица бежит. Я подтянулся ближе к курцхаару, взгляни - а впереди, метрах в 30, на земле некое движение. Пригляделся, да это куропатка! Настороженно вытянув шейку, улепетывает от собаки по склону. А ну-ка, Цуна, подымай на крыло хитрованку! С гортанным не то стрекотом, не то кряхтением, птица вспархивает с земли и, мелькая через ветки серпами белоснежных крыльев, заходится перекатистым хохотком. Далеко, но я всё равно стреляю, только зря стеганув дробью по деревьям. Эх, как грустно! Упустили матерого куропача! Лишь он один такую хохочущую песню поёт. Обхитрил, околпачил, да ещё и посмеялся над нами.
У подножья сопки обширно разлилось неглубокое верховое болото, сплошь заросшее хвощём, вейником и ситником, чьи корешки прочно переплелись меж собою, образовав колышущийся под ногами жив ковер, вообщем, полностью выдерживающий человека. На берегу, вальяжно развалившись на мягенькой подушечке черничника и лакомясь зрелой, таящей во рту ягодой, нас уже поджидают Алексей с Гаем. Рядом, на мху, лежит связка куропачей. Молодцы, успешно денек начали!
Сверившись с картой, через болотину шлёпаем к узенькому, обрывистому распадку, проложившему через бугры путь в соседнюю равнину. Собаки прекрасно работают на болоте бекасиков, но мы не стреляем - в стволах «семерка», очень большая дробь для данной нам дичи.
Миновав скалистое ветреное ущелье, не подарившее нам встреч с птицей, выходим на каменное плато, с которого, радуя простором глаз, уходила за горизонт не понимающая конца и края тундра. Тут было всё: и мшистые, усыпанные ягодой кочкастые склоны с куртинами стелящегося ивняка, и влажные, поросшие вереском и можжевельником логи с рукавами петляющих речух, каскады озер, березовый ерник по склонам и буграм. Ходи хоть денек, хоть два, всё равно всё не обойти.
А прогуляться придётся. Тут, в тундре, «то пусто, то густо». Ни один километр протопаешь, до этого чем найдёшь птицу. Спустившись вниз, уж больше часа бьём ноги, да всё впустую.
В конце концов моя легавая кого-либо причуяла в островке березняка на краю озерца. Протянула метров 30 и стала. Эх, до что прекрасно! На желто-бурой гамме ранешней озари, посреди белесых стволов криволесья, застыла точеной фигурой, приподняв переднюю лапку моя Цунка. Так охото взяться за фотоаппарат, заснять, приостановить это мгновение. Но, как постоянно, охотничий азарт одолевает, и рука торопливо хватается за ружьё. «Цуна, вперёд!»
Стремительная уверенная подводка, и с гортанным недовольным крехтаньем над деревцами взлетает кирпично-белый красавец-куропач. Стремительно набирая скорость и оставляя сзади незваных гостей, снова захохотал, засмеялся над нами. Но допеть свою необычную песенку сейчас не успел. Стукнул выстрел, и, летя кубарем, петушок упал пестрым кулем в прибрежный багульник…
Все не плохое постоянно стремительно завершается. Три денька охоты пропархали как одно мгновение. И вот в ночь (то есть темное время суток), утрамбовав в багажнике собак и вещи, мы уже тряслись по стиральной доске разбитой гравийки вспять в Москву.
Шины, мерно хрустя каменной крошкой, то и дело с глухим стуком плевались маленьким камушком в стальное брюхо Паджерика. Свет фар танцевал на ухабах и крутых поворотах, выхватывая из мглы обочины примелькавшиеся глазу за деньки охоты приметы. Выплыл из мглы каменистый сберегал горного озерка, вдоль которого мы бродили с собаками, блеснула на секунду его сонная гладь, подернутая лентами ежеголовника, и, мелькнув за окном, потонула в сомкнувшейся тьме; выступили на перевале, играя тенями, нестройные ряды пирамидок, сложенных на фортуну из придорожных камешков туристами; неразговорчиво проводил нас замшелый пузан-валун, через двести метров от которого сбегает круто вниз в тундру торенная грибниками дорожка…
«Лёш, что это? Видишь?» - невольно схватил я за рукав товарища. Наискось ввысь, извиваясь змейкой, петляла в небе бледноватая полоса. Мы тормознули и вываливали на дорогу поглядеть на странноватое скопление. «Скопление», казавшееся нам из окон машинки зависшим над землей, вдруг лениво вильнуло в сторону, налилось зеленым искрящимся светом, поползло лентой, разрослось, растянувшись на полнеба и, играя бликами, раскатилось вдоль горизонта вздернутыми ввысь дрожащими лучами. Мы обмерли, раскрыв рты. Это северное сияние!
На мгновение свечение пропало, но вот позарь родилась опять, левее, над свинцовой равниной Баренцева моря.
Переливаясь узким, мерклым, зеленовато-желтым с фиолетовой каемкой, светом, северная заря рыбкою бойко поплыла в нашу сторону и, будто бы салют, достигнув апогея, разорвалась разбежавшимися во все стороны желто-зелеными спицами над нашими головами. Здесь же, не дав опамятоваться от увиденной красы, пульсируя, собралась в жив комок света и опять раскрылась лазерно-четким очерченным силуэтом не то ястреба, не то летучей мыши. Свечение замерцало, дрогнуло и погасло. Спустя минутку поновой родилось уже по другую сторону небосвода, переливаясь огнями; маня и околдовывая, колыхаясь, поплыло по небу, то растекаясь дрожащим занавесом, то тая рыхловатым облачком, то, собираясь с силами, сжимаясь в упругую живую нить - чтоб заново осенить всполохами северное небо…
«Это, правильно, к удаче!» - не сговариваясь, произнесли мы сразу. «Ну, в хороший путь!» Паджерик, рыкнув движком, сыпанул на газах из-под колес гравием и, вздрагивая всем телом на выбоинах, погромыхал через ночь (то есть темное время суток) в оборотный путь…
