Владимиру Петровичу Ворсмову, лишь что окончившему курс студенту юридического факультета, предстояло решить, взять ли ему выходившее не плохое пространство на гос службе в столице либо отправиться в дальную деревню, в имение, доставшееся ему по наследию, и сделаться помещиком-земледельцем.
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
Родные и знакомые рекомендовали ему поступить на должность и составить для себя карьеру, приобретая знатные звания и связи, а не закабалиться в уездную глушь и там погребсти свои познания и таланты.
Самому же Владимиру Петровичу страстно хотелось удалиться на лоно сельской тишины и покоя и предназначить себя здоровой деревенской жизни.
Он обожал все сельские утехи и был страстным ружейным охотником.
Крайнее событие пересилило все: и резоны остальных, и свои колебания…
И вот Ворсмов, покинув навечно гулкий, беспокойный город, очутился в деревне.
Он не раскаивался, что поступил так, а не по другому: так отрадно приветствовала его июньская природа, так мило и светло чудилось ему окружающее.
Он по нескольку раз в денек купался, катался верхом, сновал по хозяйству; ощущал себя бодреньким, радостным. Но для полного удовольствия ему не доставало охоты; его тянуло ходить с ружьем; но он не желал охотиться в нелегальное время и давать дурной пример окружающим.
«Потерплю, подожду, — гласил он сам для себя, — мало осталось до Петрова денька»…
Рано пробудился Ворсмов днем вечнопамятного ему 24 июня. Он раскрыл окно, выходившее на двор, за которым показывались зеленоватые поля, окруженные лесом; близ него протекала река, обрамленная высочайшим палочником, и лишь местами показывались зеркала воды с играющими на их первыми лучами восходящего солнца.
Владимир Петрович брал бинокль и, скупо вдыхая мокроватый благоуханный воздух, впился очами в раскрытую перед ним картину. Лицезреет он, как над рекой пронеслись какие-то птицы, кажется, утки; а вот там, на яровом, то приседая, то неуклюже вскакивая, питается заяц.
Опустил Владимир Петрович бинокль на окно и задумался; позже как-то торопливо стал одеваться в охотничий костюмчик и, собравшись как надо, вышел из дому.
Он отправился не с намерением убивать дичь и даже не брал собаку, невзирая на все ее ласки и просьбы; ему хотелось лишь пройтись, насладиться природой. Он прошел свои поля и леса, миновал примыкающее имение, но ему хотелось далее, на новейшие незнакомые места.
Вышел из 1-го огромного леса на поле, круто спускавшееся в гигантскую котловину, окруженную пригорками, с разбросанными по ним деревнями и селами, он так восхитился открывшимся ландшафтом, что с экстазом тормознул, оперся на ружье и опустился в самые сладостные грезы о красотах сельской природы и жизни…
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
— Ты чево там? Эй, охотник, начал двигаться отседова прочь! — вдруг раздался звучный твердый глас сзаду Владимира Петровича.
Ворсмов обернулся и увидал на опушке леса… кричащего и махающего руками мужчины в голубой рубашке, без шапки, плотного такового, с черною большенный бородой; близ него стояла тележка, а в ней лежали шапка и топор. Мужчина, обязано быть, приехал за дровами.
— Нечево в трубку-то пялиться! Начал двигаться, те молвят, отсюдова! Здейся стрелять недозволено, не время еще таперь…
Если б я уподобил Ворсмова человеку, окаченному нежданно ушатом прохладной воды, то чуть бы отдал верное понятие о его положении; не лишь улетали и удовольствие природой, и поэзия, но он сходу очутился в таком неудобном, ничтожном положении, что совершенно растерялся.
«За что? Что я сделал? Что ему необходимо? Как он смеет!» — промелькнуло в его озадаченной голове.
Он поначалу желал разъяснить мужчине, что он ничего не стреляет, а просто ходит, никого не трогая, но самолюбие взяло верх. К чему разъясняться с дураком-невежей? И он лишь пожал плечами, продолжая стоять на собственном месте.
— Не для тебя, што ли, молвят? Оглох ты, што ли, жулябия этакая! Начал двигаться хорошем, а не то я те покажу!
Владимир Петрович ощутил, как кровь (внутренняя среда организма, образованная жидкой соединительной тканью. Состоит из плазмы и форменных элементов: клеток лейкоцитов и постклеточных структур: эритроцитов и тромбоцитов) ринулась ему в лицо и позже отлынула к сердечку, очень заколотившему в грудную доску. Пальцы прочно сжали ружейный ствол, спазмы слез давили грудь. Никогда в жизни так не мучалось его самолюбие, он никогда не испытывал такового унижения.
Он, обеспеченный, образованный помещик, с таковой духовной радостью желающий предназначить свою юность, всю свою жизнь деревне, быть примером и просветителем и благодателем окружным крестьянам, — он получает напрасное оскорбление от первого же встречного мужчины!
Сейчас бы он и желал гласить и ругаться и излить всю свою желчь, но не мог от мощного духовного волнения и молчком, как истукан, стоял.
Меж тем мужчина, проворчав еще что-то, решительно направился к Ворсмову.
«Для чего он идет? Естественно, с целью отнять ружье», — поразмыслил Владимир Петрович. Вправду, мужчина подступал все поближе и поближе, выставив несколько вперед руки.
— Не подступай! — заорал вдруг Ворсмов и произнес эти слова таковым ужасным голосом, что сам ужаснулся; он осознавал, что с ним творится что-то неладное, но он уже не мог справиться с собой: с ним сделался реальный припадок (острое проявление болезни) бешенства.
Ужаснулся и мужчина и, поглядев на помертвевшее, но с лихорадочно-блестящими очами лицо охотника, тормознул и тоже побледнел.
— А што ж, што ж ты сделаешь? — произнес он неуверенно и споткнулся.
Ворсмов щелкнул взводимыми курками, поднял ружье и прицелился в мужчины.
— Не подступай! — заорал он снова ужасным голосом. — Если ты лишь шаг один сделаешь, я убью тебя! Ей-богу убью!
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
Он снял картуз и перекрестился в доказательство клятвы. Мужчина сробил совершенно и попятился вспять, а Ворсмов все целился в его белоснежный широкий лоб, конвульсивно нажимая пальцами спусковые собачки, и вот того гляди раздастся злосчастный выстрел…
Ворсмов и целился, и сыпал град ругательств в мужчины, и, хотя тот все пятился и даже практически бежал к собственной тележке, все шел за ним, продолжая целиться и браниться.
— Убью как собаку, каналья этакая! Ей-богу, убью!
И он снова снимал картуз и крестился.
Но вот в его отуманенной голове вроде бы кроме воли промелькнули вдруг слова: трибунал, убийца, каторга, родные, судьба… Он опустил ружье и шепнул: «Господи! Что я было наделал, Господи!»
Слезы душили его. Мужчина же, добежав до тележки, вскочил в нее и погнал лошадка.
— Погоди! — кликнул он охотнику, — деревня-то недалеча. Вот я соберу люд, мы те покажем, как людей стрелять, жулябия этакая!
Что было созодать Ворсмову? Положение критичное. Озлобленный, напуганный мужчина возмутит и поднимет на ноги всю деревню, которая явится с вилами, косами, кольями на экзекуцию с охотником.
Ворсмов, хотя и не много живал в деревне, но слыхал, каковой бывает крестьянский самосуд — этот российский закон Линча.
Он помнил достоверные рассказы о разорванных практически напополам конокрадах, о ворах, жаренных на теплинке в лесу либо овине, и прочее.
Пространство оскорбленного самолюбия занял ужас, панический кошмар страдальческой погибели, ужас убить ни за что свою молоденькую жизнь. И Владимир Петрович, забыв всякий стыд, ринулся бежать изо всех сил, как мальчик, как воришка какой, преследуемый исступленной массой.
Он бежал вне себя, не зная куда; в лесу его задевали и царапали ветки; ягдташ задел сетью за корявый кустик и слетел с плеча, но Ворсмов не тормознул, чтоб его поднять; он все бежал и бежал с инстинктивною целью уйти далее от злосчастного места.
Но в конце концов силы ему изменили, и он повалился на землю; кровь (внутренняя среда организма, образованная жидкой соединительной тканью. Состоит из плазмы и форменных элементов: клеток лейкоцитов и постклеточных структур: эритроцитов и тромбоцитов) очень ударяла в голову, приметно билась в висках, дыхание прерывалось, в груди хрипело; он ожидал каждую минутку, что с ним будет удар.
Такое положение длилось с четверть часа, потом сделалось легче, свободнее дышалось, голова прояснилась, и Владимир Петрович хладнокровнее уже стал дискуссировать свое положение.
Он далековато отошел от места столкновения с мужчиной; в деревнях сейчас по случаю рабочей поры ни души, да к тому же и отыскать 1-го человека в густом большущем лесу весьма сложно. Обсудив все это, Ворсмов, прислушиваясь и посматривая по сторонам, стал выбираться из лесу на дорогу и в наиболее знакомые места. Домой он возвратился ночкой, ничего не мог есть и лег в кровать.
Похождение это не обошлось ему даром: он хворал практически недельку какими-то лихорадочными нервными (нерв-тонкий пучок нервных волокон) болями и очень похудел. Но чуть его положение сделалось обычным, он уехал из деревни навечно в столицу и на данный момент же поступил на пространство, оказавшееся еще незанятым.
Такое резвое решение изумило всех, и все спрашивали Владимира Петровича, что изгнало его из деревни, которую он так обожал, да еще в наилучшую летнюю пору, в начале сезона охоты.
— Так, один вариант…
Далее он не разъяснял и лишь спустя пару лет сознался, какой вариант переменил его жизнь, всю его судьбу.
Из собрания Павла Гусева
