Этот вариант произошел в один из тех годов, что с незапамятных времен принято именовать гнилостными. В такие лета не вырастает ни гриб, ни ягода, не косится травка и даже самый жадный до урожая дачник в таковой сезон, подрядив тракториста-шабашника, со слезами на очах не роет, а перепахивает свои поля с пропавшей от богатства дождиков картошкой. Все вокруг в такие сезоны сгнивает и преет, и осень от этого смотрится угрюмее обыденного.
Фото Дмитрия ЩАНИЦЫНА
Чинно шествуя, стараясь не попасть ногой в сеть мышиного горошка либо в сплетение толстых, крепких стеблей некогда ароматного, а сейчас темного трилистника, любой идущий периодически останавливается, чтоб в очередной раз сопоставить пройденное и оставшееся расстояние.
Тормознул и я.
Бросил взор на зеленоватый островок, в центре которого высился кусок леса не тронутого еще со древних времен при разработке поля.
Пройдя три четверти пути, я вновь тормознул и заранее, чтоб поточнее обусловиться с направлением, достал пищик и, имитируя самку, свистнул.
Ближний угол леса фактически сходу мне дал ответ.
Но, вопреки ожиданиям, пропищала рябушка, а не рябчик. При всем этом звук был таковым звучным и выразительным, что я невольно начал осматривать подлесок.
Но поиски фуррором не увенчались, что, фактически говоря, и логично, потому что эта птица, в чем в чем, а в маскировке толк понимает.
Поизучав безрезультативно хитросплетение веток, найдя при всем этом пару силуэтов «ну буквально птица», образованных скоплением листьев, я прошел метров двадцать-тридцать и опять свистнул.
Поначалу отозвалась все та же самка, пропищав, как будто с вызовом, таковым же звучным и гулким голосом. Потом еле различимо подал глас самец, при всем этом звук исходил не из лесного массива, а из того островка, что остался у меня за спиной.
Постояв, послушав и не дождавшись повтора, я начал двигаться к лесной прогалине, что, как ворота, проступала в сплошной желто-зеленой стенке.
У самого порога этих «ворот» я вновь услышал за спиной свист, но лишь это был не призыв либо отклик, а весьма звучный звук крыльев пролетавшей мимо птицы.
Над самой землей, практически касаясь крыльями черно-бурых бурунов, рябчик сероватой тенью перескочил мимо и, не обратив, по-видимому, никакого внимания на меня, не меняя курса, перескочил через стенку веток.
Проводив взором птицу, ощущая, как вскипающий азарт, вытеснив вялость, заполняет каждую клеточку тела, я, стараясь не выдать себя резкими движениями, скользнул в прогалину и, двигаясь вдоль лесной стенки, избрал для себя позицию.
Пространство, по-моему, было замечательное. Вырубка давала красивый обзор. Маленький и редчайший подлесок из юных рябин не сделал труднее бы поиск при попадании, а сиротливо стоящий сухостой из 10-ка старенькых елей совершенно подступал в качестве нашеста для выманенной птицы.
Обтоптавшись и встав наизготовку, я зажал в губках пищик и вкупе с выдохом свистнул. Первой ожила птичья мелочь. Готовая поддержать хоть какой балаган, она, здесь же зачирикав и засвистев, устроила многоголосный рынок, как будто изо всех сил старалась поддержать новейшего лесного солиста.
Через эту аранжировку с звучным треском вступила сойка, и лишь опосля нее на лесную сцену вышли рябчики, золотым гулом собственных голосов еще более раззадоривая птичьи концерт. Поначалу пискнула самка во все той же вызывающей манере, потом вступил самец.
Звучным и мощным голосом, не сдавленным расстоянием, исполнив свое «семь семь тетеревов». Выслушав дуэт, я осторожно и плавненько, пытаясь скрыть движение, начал поворачиваться на звук, но мелькнувший птичий силуэт принудил меня замереть.
Мелькая меж веток и стволов, рябчик обрисовал по кромке прогалины дугу, пропал из поля зрения за раскидистой елкой, но здесь же, поражая быстротой собственного полета, возник уже в центре вырубки и, спланировав над вершинами рябин, резко взмыл и уселся на обломанный сук старенькой ели.
Издав бравурное чивиканье, он перешел от ствола к середине ветки и, покрутившись, оборотился ко мне в профиль.
Ни до, ни опосля этого мне не доводилось созидать таковых огромных рябчиков. Он был так велик, что был практически соизмерим с тетеркой. При всем этом это «практически» было или весьма не достаточно, или совершенно не было.
Вскинув ружье, я навел мушку в рябой бок пестрого гиганта и надавил на спусковой крючок.
Лучшая дистанция, успешная позиция, незапятнанный прострел и, что самое основное, статичность сидящей птицы. Промахнуться было нереально. Чудилось, что вот-вот и остается лишь подобрать добычу, ведь все было в пользу этого. Но…
В тот момент, когда палец уже сжимал спусковой крючок, птица вдруг вспорхнула и резко взмыла ввысь. Все это вышло за одно только мгновение, до того, как заряд, облаком дроби вырвавшись из ствола, прошил пустоту над обломанным суком.
Видя настолько обидный промах и желая получить реванш, я, не теряя ни секунды, свистнул вновь. Птица, к моему глубочайшему облегчению, влекомая призывом, отвернула от глухой стенки прогалины, вылетела в центр и села еще поближе, чем в 1-ый раз.
Расстояние уменьшилось, и сейчас я уже мог оценить не лишь ее величавые размеры, но и не наименее величавую красоту. Выпяченная колесом грудь, либо же киль, по-научному, присваивали птице особо горделивый вид.
Борода и хохолок добавляли в образ степенности. Ну а пестрота и яркость оперения была красива сама собой, а на сероватом фоне старенькой еловой коры заполучила к тому же какую-то необыкновенную контрастность, добавив к размытому камуфляжу точных линий.
Вжав в плечо приклад, я вновь установил мушку в цель и нажал на язычок спускового крючка.
В сей раз поражение цели было не просто вероятным, оно чудилось неминуемым. Еще секунда, и птица, битая незапятнанным выстрелом, обязана была камнем упасть вниз. Но заместо этого рябчик, как будто чувствуя надвигающуюся смертельную опасность, за мгновение до того, как шептало спустило курок, сорвался с ветки и, нырнув в молоденькую поросль, выскочил уже на окраине вырубки.
Дробь же, пролетевшая над ним, сбила кору, оборвала с его нашеста сероватый лишайник и, взорвавшись сзади ели, желтоватым фейерверком из сбитых осиновых листьев рассыпалась в пустоту.
Опосля этого фиаско свистеть либо перезаряжаться было никчемно. Хоть какое копошение только ухудшило бы ситуацию, и потому мне оставалось лишь видеть ход последующих событий.
Слетев с осины на старенькую короткую ель, этот гигант принципиально прошелся по суку и, взмахнув крыльями, нырнул вниз. Этот его кульбит заронил было надежду, что он садится на землю, но над вершинами рябин рябчик вновь взмыл ввысь и вальяжно, не торопясь, мерно размахивая крыльями, полетел вглубь леса.
Следом за ним, чуток запаздывая, как заполошная, пронеслась, разумеется, та сварливая рябушка, что так жестко пищала в углу.
Само собой очевидно, что я не оставил попыток и еще долгое время пробовал высвистеть этого гиганта из чащи. Входил поглубже в лес, сдвигался то на лево, то на право, перемешивал манки, но в ответ постоянно слышал только сумбурный птичий хор без вступления ожидаемых солистов.
В конце концов, поняв тщетность собственных попыток, я сдался и начал двигаться к выходу.
Ворачиваясь без трофея и имея в свойства багажа два горьковатых промаха, я, но, при всем этом никакой досады не испытывал.
Осознавая, что этот гигант баловень судьбы, избежавший, судя по его размерам, а сделалось быть, и прожитым годам, уже много схожих ситуаций, все еще летает кое-где меж веток, я осознавал, что наша встреча не просто вероятна, а обязательно в один прекрасный момент состоится, сколько бы лет ни прошло.
С того времени минуло много времени, но каждый раз, проходя мимо этого клока леса, стоящего в центре поля, мне мнится, как будто этот гигант, не боящийся уже ни совы, ни тетеревятника, посиживает на данный момент князем в кроне самой высочайшей сосны.
Посиживает в ней, как на троне, и из-под бардовых собственных бровей остроглазым глазом осматривает и лес и поле, видя всякого рябого анахорета, находящегося в его подданстве.
P.S. Не в одном издании мне доводилось читать как будто рябчик, в силу собственной природной робости, попадает волею судьбы в таковой осередок среди поля, боясь воздушных противников, ни за что не покинет убежища и, не рискнув, перелететь открытое место, так и сгинет в этом островке от бескормицы либо одиночества.
Но, как было изложено выше, я сам был очевидцем того, как рябчик средь бела денька перелетел межу шириной наиболее полукилометра и сделал, судя по всему, это не впервые и к тому же ни секунды до вылета не колебался.
Так что из собственных наблюдений заключаю, что мировоззрение о робости данных птиц или очень гиперболизировано, а то и совсем является выдуманным.
