— Да вы бы сходили, господа, на Литвиновские плеса, — произнес нам Василий, сапожник и стрелок из деревни Ямоги, когда мы с Николаем Алексеевичем, неудачно разыскивая в округах Клина места для охоты лучше, забрели в Ямогу и зашли отдохнуть к Василию.— А далековато отсюда? — Недалеча, версты три-четыре. Как пройдете, сделалось быть, чугунку, здесь по речке-то не идите, а сверните правее: по осоке так и ступайте, здесь версты с полторы и будут эти самыя плеса… Там уток больно много.
ФОТО ИЗ АРХИВА ГДМ
Денек был горячий, июльский денек.
Время к полдню.
Пот льет ручьем из-под козырька картуза, взмачивает блузку на груди и спине; ноги пылают в длинноватых, томных сапогах.
Насилу добрели до чугунки, насилу перевалили через высочайший откос дороги и присели отдохнуть около речки. Со мной была полугордон сука Ленка, а с Николаем Алексеевичем — белоснежный сеттер Омар.
Собаки, всю дорогу неустанно рыскавшие около нас, тоже утомились и, высунув языки, с удовольствием растянулись на травке.
Я страшился простудить разгоряченное тело, а Николай Алексеевич на данный момент же ринулся купаться в речку. Омар последовал за владельцем.
Бегая по берегу, он вдруг замотал хвостом и начал двигаться в сторону, по чему-то прихватив; шагов за 70 он тормознул. Мой Николай Алексеевич выскочил из воды и, как был в костюмчике Адама, так и ринулся с ружьем к Омару.
— Пиль, пиль, пиль!
Омар тронулся с места: из-под самого его носа вылетел бекас. Грянул выстрел, и птичка камешком свалилась на обратной стороне речки. Умный пес переплыл воду и принес владельцу добычу. Я смеялся во все гортань.
— Как, брат, ловко-то, как ловко! — гласил Николай Алексеевич, потрясая в воздухе бекасом. В одежке, может, и пропуделял бы.
Отдохнувши, мы в надежде добраться скоро до плес, направились их разыскивать. Битый час шли мы по сырой неровной почве; ноги приходилось высоко поднимать, коленки разболелись страшно, а плес все нет.
— Обязано быть, мы не туда попали, — говорю я. — Мы не полторы, а верст 5 отмахали, а Василий гласил, что плеса-то близко.
Побродив еще с полчаса, мы вышли снова на луг, к речке, около которой отдыхали.
— Вот для тебя и плеса! — произнес я, с отчаянием взглянув на Николая Алексеевича.
— Найдем, найдем! — утешал он меня. — Спросим вон мужичков.
Николай Алексеевич показал на косарей, рассыпавшихся по лугу в розовых, белоснежных и бардовых рубахах.
Направились к косарям.
— Где здесь, дядя, Литвиновские плеса? — обратился Николай Алексеевич к рыжеватому парню, старательно махавшему большой косой и укладывавшему ею толстые ряды сочной травки.
Юноша тормознул, вытер косу клоком травки, вытер пот с лица подолом грязной рубашки, закурил небольшую трубочку махорки, плюнул раза два в сторону, почесал бородку и в конце концов поглядел на нас.
— Вы откелева сами-то?
— Из Клина… Расскажи, пожалуйста, как пройти на плеса?
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
Юноша с удовольствием затянулся и снова сплюнул.
— Вы кто же, мещане будете али торговцы?.. Вот накануне здесь приезжал тоже стрюцкий некий: ен здесь палил много, а какая птица, мы доподлинно не знаем, итак вот с долгими носами.
— Он, обязано быть, не понимает, что такое плеса, — прошептал я Николаю Алексеевичу.
— Послушай, дядя! Как нам пройти на Литвиновские заводи?
— Заводи? Здесь заводей будто бы никаких нет.
— Как нет? Здесь, молвят, есть огромные заводи.
— Чтой-то не слыхал я, право… Не понимаю, неча и лгать…
К нашей компании присоединился еще мужчина, почетный старик с белоснежной бородой и умным лицом. Он приветливо раскланялся и, опершись на косу, молчком глядел на нас.
— Вот, дядя Трахвим, — обратился к нему юноша, — охотники спрашивают, где здесь заводи… Я говорю, что нет. Рази где в другом месте.
Старик задумался.
— Заводей здесь, господа, никаких нет.
— Да как нет-то! Нам гласили правильно, что есть. Именуются Литвиновские.
— Литвинами, господа, именуется вся эта местность. Вот где мы стоим — это тоже Литвины…
Простите, простите, господа, вспомянул! — произнес вдруг оживившийся старик: есть, буквально, есть… Ступайте, милые мои, мимо вот этого болотца, позже будут избушки, там торф копают, а за избушками лесок, там и будут заводи… Есть, как, есть… Маленькая лишь што, а есть… Как!
Обрадованные, мы пару раз поблагодарили старика и поспешно зашагали по его указанию.
— Спасибо старику, сейчас авось найдем! — отрадно произнес Николай Алексеевич. — Вот и избушки, про которые он гласил.
Николай Алексеевич показал на ряд малеханьких домиков, видневшихся на лугу. За этими домиками шла площадь в несколько 10-ов десятин, очищенная от маленького кустарника и созданная для копания торфа.
Мы шли по темной, протоптанной людьми тропинке. Несколько рабочих-землекопов попалось нам навстречу.
— Что, близко Литвиновские плеса? — обратились мы к ним с вопросцем.
Один из рабочих тормознул и обидно, исподлобья посмотрел на нас.
—Не, ня знаем. Мы няздешние. Мы ня знаем.
Вдалеке показывались черные кучи сухого, сложенного пирамидами, уже готового торфа; сырые же кирпичи были разложены тесноватыми рядами на земле, а полусухие стояли по несколько штук малеханькими кучками.
Пирамиды складывали дамы. Здесь были и юные и старенькые, но в противоположность мужикам все весьма полные и здоровые. Бабы делали свое дело с песнями и хохотом.
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
Торф доставали из глубочайших ям стальными, на длинноватых древесных ручках черпаками и складывали в тачки, которые по доскам катили к особо устроенному столу с формовкой в один кирпич.
Старый мужчина с засученными по локоть рукавами и в фартуке, что не мешало ему быть с ног до головы влажному, уминал в форму грязюка и ударом ноги по металлическому рычагу, приделанному понизу стола, выбрасывал готовый кирпич.
В неких ямах рабочие стояли по колена в воде, для спуска коей по торфяному болоту шли в различных направлениях глубочайшие канавы. На грязищи в неких из этих канав я разглядел следы бекасов.
Один из рабочих сказал нам, что в торфяную яму не так давно упала лосиха с теленком, и при всем этом мама кое-как выпрыгнула, а теленок не мог последовать за ней и его взяли из глубочайшей ямы {живым}.
— Куда же его девали?
— А владелец наш, негоциант Кошаев, его в Питер отвез.
Побродивши по торфянику и посмотревши на работы, мы направились далее искать священные плеса. Миновав торфяник, пошли лесом. Это был необычный лес. Такового глухого места, таковой укрепляй я и не представлял повстречать в Клинском уезде.
Лес рос также на нескончаемом торфяном болоте с высокими кочками и глубокими вязкими канавами меж ними. Если, завязив ногу либо неосмотрительно свалившись с кочки, вы схватитесь за деревцо, то оно под усилием ваших рук начнет валиться на вас, приподнимая корнями гигантскую площадь трясины, так что вы с страхом выпустите из рук схваченную ветку.
На неких кочках я лицезрел змей-медянок. Нередко попадавшиеся перья из хвоста и крыльев тетеревов-косачей демонстрировали, что птицы эти проводили тут время линьки.
Если б не мучительная ходьба, вялость и жара, мы бы наиболее направили внимание на окружающую нас хотя и не в особенности симпатичную, но какую-то одичавшую природу; но нам было не до того: лишь бы выкарабкаться отсюда, лишь бы добраться до плес! С шумом поднялся испуганный тетеревенок и скрылся в почаще.
Мы даже не стали искать выводок, а неприклонно держались 1-го избранного направления, опасаясь заплутаться. Места пошли наиболее открытые. По временам взрывались бекасы, и некие из их попали в наши ягдташи.
Долгоносики были все юные и худенькие. С одной лужицы, далековато от нас, поднялся кряковой селезень. В конце концов мы вышли из болота на твердую почву, и пред взглядом нашим нежданно предстали телеграфные столбы стальной дороги. В изнеможении мы опустились на землю.
— Вот для тебя и Литвиновские плеса!
— Чтобы его брал, этого Ваську окаянного!
Мы злились и бранились.
Когда измученные, голодные, с добычей, состоявшей из 3-х тощих бекасов, мы возвратились к Василью и стали бранить его за напрасную гоньбу нас на какие-то сказочные плеса, тот клялся, что плеса вправду есть.
— Да где же они? Мы прогуливались, прогуливались…
— А вы изволили пройти лесок, что за торфяным заводом?
— Не лесок, а мы что-то немыслимое прошли и вышли на достаточно незапятнанное пространство с малеханькими лужицами шага в два ширины…
— Вот они самые плеса-то и есть…
