В 80-х годах прошедшего столетия часто выезжал я на осенне-зимний сезон на полтора-два месяца в Архангельскую тайгу на охоту. Обиходив 3–4 избушки на вариант остановки в их на ночлег, ощущал я себя уверенно, потому что не было надо спешить с возвратом в главную. Народу в лесу не было, а если кто и посещал один из «приютов», то все оставлял в полном порядке – неписаные законы леса еще работали.
фото: Fotollia.com
Это посреди 90-х-годов пришло противное время, когда, придя в избушку, можно было не найти двери, рам, нар, из которых с наслаждением разжигали костер, чтобы сварить пищу и вскипятить чай.
Подросла молодежь, воспитанная на отсутствии традиций, ну и некие старики не уступали ей по пакостливости, выпуская на свободу «пар», годами распиравший маленькую душонку.
Моей лайке Кене азы охоты на глухаря были преподаны по полной норме, и оставалось лишь их развивать и закреплять.
Очевидно, 10-месячное обитание в квартире плохо сказывалось на ее работе, но через некое время все вставало на свои места.
Глухарь в окружении водился в обилии.
Естественно, места зимних стаций размещались мозаично, их было надо находить и запоминать. Некие сосны были общипаны птицей до таковой степени, что резко выделялись посреди собственных здоровых соседей. Что принуждало глухаря ощипывать одну сосну?
Возможно, какие-то личные вкусовые свойства, больше и объяснить-то нечем. Около моей главной избы стояла большая сосна-вековуха, но стройная и высочайшая. Ствол около метра в поперечнике, мощная крона, метров под 20 высотой.
В границах видимости на полуострове, огибаемом рекой, росло еще несколько таковых же сосен. Я позже сообразил, что во время береговых рубок в 50-х годах они были оставлены на осеменение, потому что весь полуостров густо зарос 30–40-летним сосняком.
Каждое утро близстоящую сосну посещал глухарь, но я его не стрелял, любуясь им через приоткрытую дверь. Вылетала на улицу собака, и начиналась 1-ая в этот денек азартная работа!
Это повторялось нередко, и, по-моему, они уже привыкли друг к другу: глухарь лениво «кыркал» на собаку, которая поначалу жестко, а позже все наиболее обходительно, сидя, полаивала на непрошеного ровесника каменного века.
Но было надо разжигать костер, колоть дрова, и глухарь улетал за реку. Чтоб собака не ушла за ним, дальновидно брал ее на поводок. Эти моменты весьма скрашивали лесную жизнь в одиночестве.
Охотничьи тропы от избушки звездообразно расползались по сторонам. Были тропы по кругу, были тупиковые. Белки в те времена было довольно, куницы тоже. Я прогуливался инспектировать капканы на путиках, попутно добывая то белок, то рябчиков, то глухарей.
Первого добытого утреннего глухаря я обычно привязывал к дереву, чтобы не таскать излишних 5 кг в ранце, и забирал на оборотном пути. Мяса, тушенки ни в городке, ни в поселке приобрести было нереально, и я длительно прилаживался к глухарятине, которая нередко бывала весьма твердой.
Позже отыскал решение: мелко рубил и солил в ведре 2–3 штуки, как раз выходило ведро с верхом, ну и собаке много перепадало.
Готовил так: закладывал промытое мясо в кастрюлю и трижды доводил до кипения, всякий раз сливая воду. Опосля этого глухарь непревзойденно уваривался, при этом исчезал привкус кислятины и хвои.
Собака находила глухарей с завидным упорством: и по набродам, и в местах ночевок, причуивала по ветру, на слух. Подеревившегося глухаря облаивала (опосля утренней разминки!) аккуратненько, и было надо только осторожно подойти на выстрел.
Переместившегося глухаря молчком выслеживала до еще одного подеревления, но облаивала уже грубее, и тот был наиболее осторожен. Патроны я использовал собственного снаряжения, дробь от №3 до №1, зависимо от расстояния до птицы.
Естественно, огромное значение я присваивал пыжам, от их существенно зависит скорость полета дроби.
Самые далекие выстрелы были патронами, запыжеванными древесными опилками с применением для дроби кольца Элея (кольцо из папкового подкалиберного патрона). Бывало, что шумового глухаря из-под собаки метров за 20–25 брал семеркой, притом чисто, без подранка. Разумеется, болевой шок делал свое дело.
В окружении было много болот с длинноватыми и узенькими островами леса – безупречные места для обитания и гнездования. Тока, притом весьма богатые, были на этих же островах, но попасть на их в весеннюю пору весьма тяжело: и далековато, и погода нередко изменяется, и через реку нет неизменной переправы.
Я наладил сидушку на роликах, скользящих по тросу, и два года ею воспользовался. Но трос оказался кому-то нужней, и пришлось мне валить через реку пригодные елки в качестве переправы. Вода в реке в осеннюю пору могла за день подняться на метр, броды становились труднодоступными.
Встреч с глухарем зависимо от маршрута могло быть и 10, и две. Собака старательно их все отрабатывала, но добывал я их лишь по надобности. В крайние годы лес стали рубить весьма интенсивно и жестко.
Тока глухариные свирепо уничтожаются недумающими добытчиками.
И какое счастье, что острова на болотах не пробуют рубить, хоть там остается чудное творение природы в собственной первозданности.
