Чем замечателен город К.? Разве тем, что его проклял (как говорит древная городская легенда) преподобный Сергий, конкретно вот за что.
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
Когда преподобный искал пространство для пустынножительства, взгляд его тормознул на комфортной и красочной лесной местности на берегу реки С., близ маленького села (сейчас К.).
Преподобный обратился к жителям села с просьбою о позволении поселиться в облюбованном им местечке, в их владении; те же не лишь отказали, но во время отдыха преподобного, украли у него рукавички.
Тогда преподобный, обращаясь к селению, произнес: «Каким есть ты сейчас, таковым и будешь на веки нескончаемые; ничего не отымется от тебя, но ничего и не прибавится для тебя».
И вправду, много лет прошло с тех пор.
Село волею императрицы Екатерины II перевоплотился в город, но К. не вырастает, не улучшается, и, хотя в нем есть каменные присутственные строения, в остальном он и на данный момент ни больше ни меньше как грязное, бедное село.
В нем много охотников и рыболовов, хотя стрелять и удить в округах городка практически нечего.
Из охотников мы возьмем 2-ух, наиболее уникальных. Один из их замечателен тем, что единственный из всего уезда имеет борзых — остатки когда-то «славной своры» Ф-ой.
Он имеет также гончих, ружья, лошадок и все принадлежности как псовой, так и ружейной охоты, и даже доезжачего, исполняющего равно обязанности дворника, кучера и сотского при полицейском управлении, где владелец служит секретарем.
Немврод этот, имеющий весьма не достаточно вольного от службы времени, ездит на охоту урывками. Иной же охотник замечателен тем, что не держит никаких собак, из-за того что их придется учить-бить, а на это дело рука не подымется; уничтожить лишнюю пару птиц считает за грех; служит судебным приставом, что не мешает ему писать в журнальчиках и быть в душе поэтом.
«Что вы охотник, я понимаю: чем все-таки еще заняться в уездишке; но что вы поэт, для меня непостижимо.
Судебный пристав и вдруг поэт! Нет, не усвою», — так гласил приставу один столичный обитатель, видавший его фамилию под слащавыми стишками в печати. 1-ый охотник был средних лет, с окладистой бородой; 2-ой молодой, с одними усами. 1-го звали Игнатием Захаровичем Веселовским, другого — Владимиром Павловичем Савинковым.
— Не желаете ли, батенька, со мной завтра на волков отправиться? — предложил раз секретарь приставу, встретившись с ним на лестнице присутственных мест. — Целый выводок; молвят, овец таскают — страсть! Меня издавна мужчины просили приехать.
— С большою охотою, — произнес покрасневший от наслаждения пристав. — Но лишь я никогда не охотился на волков, я не понимаю…
— Пустяки! Зарядите оба ствола картечью и приходите ко мне завтра пораньше, часа в три.
— Meрси, обязательно приду.
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
На иной денек в то преждевременное утреннее время, когда еще холоден красноватый восток, мокроватый туман легкой дымкой кутает округа, когда тих еще спящий город и лишь галки гулкой массой торопятся попировать на свободе, на пустых еще, запятанных площадях и дворах, Савинков пробирался к Веселовскому.
Крайний обитал в маленькой улице, красочными рытвинами спускавшейся прямо в реку. Когда пристав отворил калитку комфортного древесного домика и взошел на незапятнанный, испещренный песком и гладко утрамбованный дворик, окруженный также комфортными и чистенькими службами, на него пахнуло таковым мощным запахом розанов, что он экзальтированно тормознул, с недоумением обнюхивая воздух.
Недоумение скоро выяснилось: большая часть двора была занята палисадником, состоящим из сплошных кустов шиповника в полном цвету, а поэтому розовых, благоухающих.
В садик выходил балкон, до половины прикрытый полосатыми тиковыми шторами; на балконе, на небольшом, комфортабельно сервированном столике стоял самовар, звучно шипя и выпуская на утренний холодок клубы пара.
В углу двора, к сколоченной из досок закуте были приставлены беговые дрожки, от пыли прикрытые дерюжкой; в закуте слышались временем визг и рычание собак; в малюсенькое окошечко понизу двери просовывалась то темная с подпалинами голова гончей, то острая мордашка белоснежной борзой.
Сентименталист-пристав совершенно умилился душой и с экстазом любовался мирной хозяйственной жизнью…
Меж тем на балконе возник сам владелец в утреннем ватном халатике, с красноватым, опухшим от сна, но вымытым лицом и гладко причесанной головой; он гостеприимно приветствовал гостя, усадил его за стол и налил ему чаю с густыми топлеными сливками.
Потом возникла на балконе подруга жизни секретаря, Маргарита Ивановна, полная старая француженка, с замечательно малеханькими ногами и руками и замечательно высокою грудью; она принесла кофейник и принудила гостя испить стакан кофе.
— Я уж для вас, Маргарита Ивановна, поручаю угощать Владимира Павлыча. Он ведь церемонный, а сам пойду соберусь, — произнес секретарь и удалился.
Пока Савинков благодушествовал с француженкой за чаем, на дворе возник заспанный длинноусый субъект в белоснежной фуражке и маленьком армячке, с медным рогом за спиной и плеткой за поясом; он прикрикнул на взвывших при его приходе в закуте собак и отправился в конюшню, откуда вывел рыжеватую лошадку и начал запрягать ее в дрожки.
К нему присоединился помогать и распоряжаться сборами сам владелец, уже облачившийся в полный охотничий костюмчик. Запрягли лошадка, поправили покачнувшийся скворешник, в палисадник поставили лавку и наломали Маргарите Ивановне розанов для комнатного букета; позже стали выводить собак.
Взяли три смычка гончих; их было всего четыре, но один оставили: выжловку — по случаю пустовки, и выжлеца — ей для компании. Борзых не брали; они жалобно вопили; одна как-то ухитрилась вырваться из закута, и ее насилу изловили.
В конце концов все уладилось: длинноусому субъекту вручили гончих; он брал их на сворку и начал двигаться на обозначенное Веселовским пространство. 6 бесившихся от радости псов таскали вожатого из стороны в сторону и замедляли ходьбу; тем не наименее его сероватая спина с болтающимся медным рогом скоро пропала из глаз.
Тогда владелец отправился снова па балкон к Маргарите Ивановне и Владимиру Павловичу испить с ними опосля трудов стакан кофе. Двигаться годили, чтоб не опередить собак и не дожидаться их в лесу.
Все были весьма веселы: француженка страшно кокетничала; лицо секретаря дышало надеждой и энергией, украшающими всякого страстного охотника, отправляющегося на охоту; пристав-поэт все продолжал умиляться душой на окружающую, полную мирной деревенской красоты обстановку жизни Веселовского. «Поистине царит!» — не раз на уровне мыслей повторял он.
ФОТО ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
Солнышко не лишь возникло и засияло во всей красоте, но порядком погорячело, когда через начавший просыпаться город пронеслись дребезжащие беговые дрожки, влекомые рыженькой лошадкой и увозившие 2-ух именитых К-х немвродов на охоту за волками.
Я помянул, что шиповник был в полному цвету, потому читатель додумывается, какое это было время года. Продребезжав по каменной мостовой, дрожки вдруг замолкли и мягко покатили загородным проселком. Веселовский правил вожжами; Савинков посиживал сзаду его верхом на подушечке; длинныя ноги его доставали землю и задевали сапогами за бугорки колеи.
По бокам дороги шли луга, сплошь осыпанные разноцветными цветами с сверкающими на их каплями росы; над ними шныряли в воздухе ласточки, гоняясь за желтоватыми, белоснежными и остальных красок бабочками и стрекозами; в слегка затуманенной кудреватыми облачками синеве неба, чуть шевеля крыльями, плыл коршун; из сочной травки беспрестанно вылетали серенькие жаворонки и столбиком подымались наверх, все выше и выше, пропадая совершенно в области паренья ястреба; они пропадали, но было слышно их пение: буквально из какого дальнего, неизвестного и красивого мира доносились гул серебряных колокольчиков, дрожанье струн арфы.
Было отлично, как быть может отлично под Москвой в начале денька, в неплохую установившуюся погоду.
Лошаденка отмахивалась хвостом от тучи наседавших на нее комаров, мотала головой и стремительно торопилась вперед; фронтальный седок лихо растягивал вперед руки с ременными вожжами, ударяя ими слегка лошадка по крупу; все лицо его дышало полным экстазом; задний седок устремил вперед недвижный взгляд и был угрюм.
Почему же был угрюм пристав-поэт? А поэтому и был угрюм пристав, что был поэт. «Вот ведь как все отлично кругом, — задумывался он, — буквально вижу я особенный неплохой край, где нет ни описей, ни продаж, ни душноватой судебной залы; нет городских сплетен и интриг и всей людской мерзости; и буквально стою я около самых дверей того неплохого края и не могу войти в него. Но пройдет три-четыре часа, и я снова в городке; снова темный занавес опустится, скрыв милый, веселый край»
— О чем вы думаете, Игнатий Захарыч? — задал вопрос Савинков из любопытства и чтоб отогнать свои грустные думы и сопоставления.
— Да вот, батенька, думаю, как запустить гончих: от дороги на данный момент либо заехать кругом и с той стороны идти. А вон и Егор!
Веселовский указал пальцем на далековато видневшийся впереди белоснежный картуз. Скоро охотники догнали сотского-выжлятника и вкупе с ним поворотили с дороги к большенному, поросшему лесом болоту.
Из собрания Павла Гусева. Рассказы охотника, 1886 г.
